– Золотое сердце, – киваю я. – Таким как она непросто живется, но тут ничего не поделаешь. На ком-то должен держаться этот дурацкий прекрасный мир.
– Ничего подобного я до сих пор не видел, – признается Нёхиси. – Думаю, просто внимания не обращал. И не обратил бы, если бы не твоя игра с фонариком. Отличная оказалась идея.
Я мог бы сейчас сказать: «Ну вот, а кто ворчал – тоже мне, выискал великое развлечение, что проку от этих дурацких полицейских фонарей?» Но, конечно, помалкиваю. Признавать свои ошибки всякий должен самостоятельно и добровольно. Если захочет. А не захочет, может не признавать, мне не жалко. Главное – мы играем, и Нёхиси это нравится. Все, как я хотел, чего ж мне еще.
Фонарь я вероломно стащил у начальника Граничной полиции. Ну как стащил – временно позаимствовал. Наиграюсь – отдам. Вряд ли Стефан заметит пропажу, этих фонарей у него в кладовой полно, а нужны они бывают только во время коротких охотничьих сезонов, когда город наводняют толпы голодных хищников, любителей поживиться человеческим страхом, вернее, самой способностью его испытывать; в общем, ладно, просто поверьте на слово, гадская дрянь. Но наша полиция очень неплохо с ними справляется.
Однако осенняя охота уже, слава богу, благополучно завершилась, а до весенней еще так далеко, что глупо о ней беспокоиться. Фонарь я отдам гораздо раньше. Скорее всего, еще до Рождества.
– …Твоя очередь! – Нёхиси пихает меня локтем в бок.
Он на взводе. Ужасно переживает, что мне опять достанется что-нибудь более эффектное. Хотя его великаншу с сияющей головой поди переплюнь.
Правила игры очень просты: мы передаем друг другу полицейский фонарь, в свете которого человеческие страхи становятся зримыми и довольно непредсказуемым образом искажают облик своих обладателей, и направляем его луч на прохожих, идущих по улице Шварцо – по очереди, не присматриваясь, не выбирая. Собственно, это и есть самое интересное: кому из нас повезет. В смысле, чье чудовище окажется более эффектным.
Пока я веду, восемь – два.
Подходящее место мы подыскивали довольно долго. Для хорошей игры надо, чтобы улица, за которой мы наблюдаем, была довольно безлюдной, но при этом не пустынной. Толпы при свете нашего полицейского фонаря выглядят не особо интересно, просто куча-мала, поди разбери, где там у кого что. Но и ждать часами каждого следующего прохожего не хотелось бы. Так мы быстро заскучаем и бросим игру, я нас знаю.
Поэтому улица Шварцо – именно то что надо. Вечером буднего дня здесь совсем немного людей, однако они все-таки есть. Примерно один прохожий в минуту, именно то что надо, идеальный темп.
Вот и сейчас, не успела девица с темными волосами, наша благородная великанша, скрыться из виду, а к нам уже приближается следующая. У этой короткая стрижка, короткая куртка, очень короткая юбка и такие длинные ноги, что даже жаль направлять на нее фонарь – чудовищем больше, чудовищем меньше, сколько их уже было и еще будет, а такую совершенную красоту показывают не каждый день. Но Нёхиси снова пихает меня локтем в бок – эй, не вздумай пропускать ход!
Ладно, он прав.
– Ну наконец-то! Нашлась и на тебя управа! – торжествующе восклицает Нёхиси, когда длинноногая красотка у нас на глазах превращается в нелепое громоздкое существо, голое, синевато-розовое, складчатое, как собака шарпей, почти безногое и безрукое; в общем, очередная жертва массовой фэтхейтерской истерии, самое скучное зрелище на свете. И, похоже, самое популярное. Мы только начали играть, но она уже четвертая по счету, все ее предшественницы достались бедняге Нёхиси. Конечно ему обидно, с таким чудовищем не выиграешь, почти все что угодно гораздо интереснее, чем оно.
– Зато у нее, смотри, целых три головы, – огрызаюсь я. – Древняя ведьма, живьем пожирающая младенца, блюющий череп и презрительно ухмыляющийся очкарик с сигарой… погоди, а что означает очкарик?
– Да просто боится выглядеть дурочкой в глазах других людей, особенно мужчин с репутацией интеллектуалов, – пожимает плечами Нёхиси.
– Ясно. Однако разносторонняя барышня. За одну только ведьму, в смысле любимую мамочку можно было бы присудить мне победу… Ладно, убери кулак из-под моего носа, шучу я, шучу! Твоя великанша была в сто раз круче, не спорю. Восемь-три.
– То-то же, – снисходительно ухмыляется Нёхиси. – Я тебе еще покажу!
– Посмотрим, – в тон ему отвечаю я. И отдаю фонарь.
Мы уже часа два сидим в сквере напротив улицы Шварцо. Прохожих стало гораздо меньше; еще немного, и придется сворачивать лавочку. В смысле, перебираться в более людное место. Закончить игру прямо сейчас Нёхиси вряд ли согласится. Счет семьдесят три – пятьдесят шесть. В мою пользу. Поэтому мы обречены играть до последнего пешехода. А то и до первого дворника, в смысле, до утра, а потом все сначала. Пока он не сравняет счет и не обойдет меня хотя бы на пару очков.
Я, собственно, не против. Мне не надоело. Можно сказать, только вошел во вкус.
– Старуха с головой-городом была отличная, да? – говорит Нёхиси.
– Ага. Такая оригиналка: ничего на свете не боится, кроме города Нью-Йорка, где ни разу в жизни не была. С другой стороны, это же очень счастливая судьба: вбить себе в голову, будто умрешь только за океаном, в далеком Нью-Йорке, и чувствовать себя в полной безопасности во всех остальных местах… А как тебе облако из множества глаз?
– Да, неплохо. Очень мило с его стороны было появиться сразу после человека, поедавшего собственные руки.
– Он тебя впечатлил?
– Ну, получается, да. Он и рыцарь в доспехах из слизней, и гигантское тело, кое-как сшитое тонкими нитками и распадающееся на части. И заживо пожираемый свиньями дракон – вот где было душераздирающее зрелище. Вообще все эти химеры, порожденные человеческим страхом, вовсе не так забавны, как я представлял себе поначалу. Скорее наоборот. Но оторваться все равно невозможно, такой разбирает азарт: что еще нам покажут?
– Есть такое дело, – невольно улыбаюсь я.
– Но самый ужасный был этот… – как ты его назвал? – бюрократ!
– Не бюрократ, а, наоборот, жертва бюрократии. Если, конечно, ты имеешь в виду ту неумолимо движущуюся конструкцию из свинцовых жерновов и кровавых бумажных колес.
– Ага. Особенно хруст, сопровождающий ее движение. Такой тихий и почему-то жуткий.
«Просто ты, дружище, никогда тараканов ногами не давил, – мрачно думаю я. – А то сразу опознал бы этот прекрасный звук».
Но вслух ничего не говорю. Нёхиси у нас, конечно, всемогущ и теоретически всеведущ. Но есть информация, от которой я предпочитаю его оберегать.
– Я раньше, получается, даже вообразить не мог, насколько непросто быть человеком, – говорит Нёхиси. – То есть, про беспомощность, неведение, беспамятство, боль тела, сон сердца и помрачение ума, конечно же, знал. И искренне сочувствовал, хоть и общеизвестно, что все эти неудобства – необходимые условия развития сознания. На определенном этапе без них не обойтись. Однако мне в голову не приходило, что в дополнение к выпавшему на их долю мучительному смятению бытия люди сами изобрели для себя столько дополнительных ненужных терзаний. Вот, например, бюрократия. Документы – это же просто бумага, на которой написаны слова, я правильно понимаю? Но при этом манипуляции с ними способны так напугать взрослого человека, достаточно мужественного во всех остальных вопросах, если вспомнить его силуэт. Немыслимо!
– Да ну, вполне себе мыслимо, – отмахиваюсь я. – Просто одна из составляющих все той же беспомощности. Или один из инструментов принуждения к ней? В общем, как ни назови, а… Ого, смотри! К нам приближаются сразу два хода, в обнимку. По-моему, просто отличная юная парочка. Как будем их делить?
– Сейчас мой ход, а значит, я выбираю! – оживляется Нёхиси.
У него такое лицо, что заранее ясно – не переспоришь. Да я и не собирался. Однако всем своим видом изображаю досаду. Просто чтобы его насмешить.
– А мне, значит, подбирать, что останется?!
– Именно.
– Эй, так нечестно!
Нёхиси надменно пожимает плечами и показывает мне язык. Надо же, как разошелся. Мне это, впрочем, на руку: обычно его приподнятое настроение, растянувшееся на целый вечер – примерно плюс один градус к среднемесячной температуре. В декабре это довольно важно.
– Ладно тебе, – снисходительно говорит он. – Я не буду жульничать. Не стану проникать в их потаенную суть, чтобы сделать правильный выбор. А просто кину монетку – при условии, что она у тебя найдется. В моих карманах, сам знаешь, ничего не задерживается надолго.
Еще бы! Поди задержись в карманах, где прорех больше, чем в небесах, и ведут они в такие интересные места, что будь я попавшей туда монетой, не удержался бы от искушения, провалился бы в первую попавшуюся бездну и укатился ко всем чертям. Ну или к ангелам. Никогда заранее не знаешь, кому ты полезней в хозяйстве.
